Опиши мою жизнь

Рассказ

Автор:  Расим Караджа

Говорит, опиши мою жизнь. Сначала не принимаю эти его слова  всерьез, а он говорит как бы сам с собой, без умолку рассказывает разные старые истории, сыплет случаями из прошлого. Может и догадывается, что ничего писать не буду, но убедил себя в обратном.

Рассказывая, по ходу сортирует,  иногда говорит «Это не пиши», или наоборот, не может не отметить, подчеркнуть какой-то особо важный для него момент «Смотри,  вот это напиши  обязательно!».  А истории-то  столетней давности.  Говорит, мой дед прожил 97 лет.  Мол, причина такого долгожительства – хаш ел раз в неделю. Маленькое строение, чуть ли не каменная будка, на которой вывеска «Ремонт обуви» когда-то было лавкой его деда, тканями торговал: в 37 году советская власть отняла все его состояние, но эту лавку почему-то не тронула.

Дед его совершил паломничество в Кербелу, но как был приблатненным, так и остался.  На войну не пошел, прикинулся больным. У него своя присказка была: «Мужчина должен умереть не в бою, а в постели, на женщине». Любил поигрывать горстью николаевских десяток в кармане. Спрашивают, зачем так делаешь? Отвечает, что когда золота касаюсь, настроение улучшается. Сравнительно недавно умер, в 1987 году. А родился в 1890-м.   

Однако уже отец его прожил отличную от дедовской жизнь, рос сам по себе, часто ездил в Россию, выпить был не дурак, любил покайфовать, погулять. Был какое-то время при деньгах, случалось,  что сидел без гроша. Некоторое время работал в доставшейся ему лавке тканей, раскрутил ее, увеличил навар.   

В 70-м году открыл рядом с универмагом магазинчик смешанных товаров. Вывеску над ним состряпал собственноручно, да еще и со смешной ошибкой. Но не стал исправлять, дескать, пусть так и останется. Привозил товары из России, был арестован, отмотал срок, вышел. Почему-то бросил их мать, вот дети и выросли в безотцовщине, не учились, не вышли в люди. Поэтому-то я и стал сапожником, говорит. Однако с отцом они все же помирились в 2001, незадолго до его смерти.  

Случилось это так. Около рынка «Пассаж» Муса повстречался с отцом (забыл сказать, этого рассказчика зовут Муса), и хотя у отца и сына отношения были прохладные, на этот раз почему-то оба почувствали потребность пообщаться, излить душу. Сели за столик в чайной на открытом воздухе, пили чай, балакали о том, о сем. В то время в Баку только появились «Nissan-Maxima». Глядя на проезжающую по улице мимо чайной новенькую «Nissan» отец брякнул: «Смотри, вот это тачка! Если уж суждено помереть под машиной, пусть это будет «Nissan-Maxima»!»

Не прошло и месяца, отец возвращался домой вечером, когда откуда-то из темноты  вынырнула машина, не «Maxima», но все «Nissan» - «Altima» и сбила его.  Он был сильно покалечен, женщина, с которую он жил, отказалась смотреть за ним, поэтому привезли его к бывшей жене, но спасти так и не смогли. Каждый день он стонал, ныл, кричал. Может, все же не умер бы...   да постелили ему в отдельной комнате, на железной кровати с сеткой.  

Однажды днем он заорал особенно сильно, но никто не обратил внимания, привыкли уже.  Оказывается, когда он извивался от боли, поднял и нечаянно просунул голову между искривившимися никелированными прутьями  кровати, а потом опустил. Кричал, орал весь день, звал на помощь. А когда открыли дверь, было уже поздно...

Вот такой человек жил на свете. Говорит, на память мне осталась от него такое двустишие – отрывок мейхана:

Слышал, гуляешь ты с парнем одним,

Модно одетым бывшим  мусульманином...

*

Говорит, рос я шустрым, но никого постарше рядом не оказалось, чтобы наставить меня на правильный путь, дать состояться.  Было мне примерно лет 10-12, из обрезков досок и ящичных дощечек  сколотил себе коробку, покрасил, прикрепил две проволоки – одну как шнур для питания, вторую сверху как антенну, а вместо экрана прилепил зеркало.

Короче, сварганил себе «телевизор», даже смотрел на нем передачи.  Как? Ставил этот «телевизор» напротив черно-белого телевизора «Орск» дома, каналы которого приходилось переключать щипцами для колки сахара и экран «Орска» отражался в зеркале ящика. Так и смотрел передачи на ящике, который смастерил собственноручно.

В 92-м году пришлось голодать, ни работы, на заработка. Через-через, по протекции знакомого, да еще и подсластить пришлось, устроился на работу на птицефабрику. Каждый день приносил полную сумку куриных голов и раздавал соседям.

Однако с работой пришлось расстаться.  Получилось это тоже случайно, увидел в бухгалтерии, в документах напротив своей фамилии слово «птицелов», (птичник) это взбесило меня,  счел оскорблением, наговорил начальству дерзостей, оскорблений, сцепился с ними, так и ушел, хлопнув дверью.

На этой же птицефабрике работала женщина по имени Зарифа, поглядывала на меня выразительно, я тоже, так и переглядывались, пока не решили встретиться. Вообще, куда бы ни пошел, встречаю женщин по имени Зарифа, нескольких женщин, которые были в моей жизни, звали Зарифа. Это рок какой-то. И жену мою звали Зарифа, и маму...

Денег на такси не было, сели мы на автобус №25. Когда он отъезжал от Бешмертебе по направлению к Гагаринскому мосту на второй остановке всегда стоял долго, пассажиров добирал.  Водитель не выключал мотор, автобус мелко дрожал, это раздражало. Зарифа сидит рядом, торопится, говорит, у меня всего час времени, должна вернуться на работу. Да еще и жара, духота, мозги прям выкипают, так и застываешь с устремленными куда-то в пространство глазами без единой, точнее, с одной только мыслью в голове. 

В автобусе стоял галдеж учеников турецкого лицея, что находился рядом, а слева выходила к метро «Низами» улица, всегда изрытая ремонтными работами. И довольно часто по этой улице кто-то торопился добежать до автобуса, словно это улица была подготовлена для сценки «бегущий по изрытой улице до автобуса человек»: не раз, встречаясь с Зарифой, наблюдал этот эпизод. 

Справа был двор, вымощенный старыми и битыми каменными плитами, на одном краю двора видимо, столовая или чайхана,  потому что там стояли столы, за которыми сидели рабочие и торопливо поглощали сосиски с хлебом или пили чай. Один ел, левой рукой упираясь в колено, другой левой поддерживал равновесие колченогого стола на неровном полу,  а правой обмакивал сосиску в горчицу, третий сосредоточенно снимал обертку сосисок. И всегда кто-то наливал чай из чайника с подвязанной бечевкой к ручке крышкой. А из траншеи долгостроя на улице там и сям торчали ручки лопат, ломов. 

Эта улица напоминала мне пациента стоматолога, так и оставшегося с разинутым ртом, в который стоматолог побросал свои инструменты и ушел, словно не мог вернуться. А наш автобус стоял на остановке и не мог стронуться с места. Каждый раз, когда мы с Зарифой в  обеденный перерыв ехали по этому маршруту, автобус дрожал мелкой дрожью, иногда по изрытой улице  бежал к автобусу человек, рабочие сидели в этой чайхане...

Мы с Зарифой сидели на заднем сиденье рядом, но отстраненно, как чужие, потому что она жила в этом квартале, кто-то из соседей мог увидеть, узнать. По ее томным глазам видел, что она хочет меня, я тоже томился по ней, таял, чуть не растаял тогда.     

Я брал у своего друга ключи от его квартиры, и примерно раз в неделю мы ездили туда на часок. Друг был оппозиционером, существовала реальная опасность прослушки его телефона с последующей установкой скрытых камер в квартире для съемки постельных сцен, как это водится, поэтому по его настоянию мы не упоминали ключ в телефонных разговорах. «Когда тебе будет нужен ключ, скажи: можно возьму книгу Чехова?». А когда возвращал ключ, надо было сказать «Азиз, хочу вернуть тебе Чехова». Один раз, когда я забыл всю эту конспирацию, и друг очень сильно рассердился.

Есть у меня такая привычка, почти как болезнь, загадываю и смотрю на номер первой попавшейся машины или автобуса, суммирую цифры и делю на три, если делится, значит дело выгорит.  А на этот раз номер автобуса не делился без остатка, стало ясно, что с Зарифой у нас не получится.  Тем не менее поехали на квартиру, поднялись на лифте на третий этаж, открыли сейфовую дверь сначала малым, потом большим ключом...

Несмотря на примету, все пошло как по маслу, я был на седьмом небе, Зарифа тоже осталась очень довольна. Перед тем, как выйти, у двери, она долго осыпала меня страстными поцелуями. Вечером вернул «книгу Чехова».

Продолжалась это довольно долго. Суммы на номерах то делились, то не делились, и я уже почти разуверился в своей примете, как один раз, когда сумма не поделилась на три, сработало, случилась неприятность. Свидание прошло хорошо как всегда, и Чехова вернул как Азиз велел, а на следующий день он позвонил и сообщил, что из дома пропал сувенир с надписью «Аллаху Акбар!» * арабской каллиграфической вязью.

С того дня на сердце словно трещина легла. Встречаться мы с Зарифой продолжали, однако я уже был готов расстаться с ней. Какое-то время мы встречались так, как рассказал, тайно, а потом стал открыто ходить к ней домой... 

Ровно шесть лет содержал ее. Как? Да никак. Она хотела ребенка, сделал.  Делился заработком, пока наконец мой старший сын не поставил мне условие: или мы, или она. Я выбрал свою семью, но даже тогда не мог расстаться с Зарифой сразу.

В подъезде, где она жила, шли ремонтные работы. В обеденный перерыв рабочие попросили у меня разрешения оставить свои инструменты в коридоре квартиры, «А то из подъезда свистнут». Я согласился, неудобно отказать, мы ж мусульмане, как можно?..

Увидев инструменты в коридоре, Зарифа неожиданно закатила скандал, они и правда были замызганные. Какое ты имеешь право?! Ты кто такой в моем доме распоряжаться и всякое такое... Значит,  права не имею? Кто я такой, говоришь? Это был повод, собрал я свое барахло и хлопнул дверью, разошлись, как в море корабли. Потом она много раз вызывала меня на разговор, даже сестру свою подослала послом. Однако я мужчина, не стал лизать то, что сплюнул. * (азербайджанская пословица (поговорка), означает непоколебимость, необратимость решения, ...)

У нее была дочь до меня, хотела еще и мальчика, но снова родилась девочка. У меня есть знакомый врач, всегда чиню ему туфли, мы обратились к нему в начале беременности.  А он очень хороший человек, оказалось, не желал делать аборт, чтоб не родилась девочка, поэтому всем врал, что будет мальчик. Так и в нашем случае, вот родилась девочка.

Тогда Зарифа тоже пошумела, покричала,  однако было уже поздно. Зарифа тоже хлебнула горя, была из семьи беженцев,  два старших брата у нее погибли на первой Карабахской войне в начале 90-х. Родители у нее умерли, а вот дед до недавнего времени был жив. Рассказывал, что «самого Гитлера видел». И немецкий знал немного.  

Как-то раз, когда зарубежная благотворительная организация раздавала помощь переселенцам, дед нацепил все свои ордена-медали и пошел получать свой пай.  А благотворительная организация  оказалась немецкой. Вот молодежь и стала прикалываться, подняла старика на смех – ты награды получил за то, что в немцев стрелял, они тебе паек выдавать не станут, спрячь свои медали скорее. Старик испугался, оставил дома медали и заявился снова.

Не знаю, как он воевал, сколько немцев убил, но был он очень добрым, мягкосердечным. Он даже шоколадки или печенье  в форме животных начинал поедать сзади, не мог есть глядя им в морды (глаза). Сам признавался, что за всю свою жизнь даже курицу не зарезал.  

Ей-Богу, ну что сказать, жили мы с Зарифой хорошо.  Наша любовь стала самой долгой и страстной из всех других в моей жизни. Она была из тех женщин, которых надо любить сзади.  Как бакинцы говорят, сзади пионерка, а спереди пенсионерка. Если бы не ее ворчливость, перепады настроения. Чуть что, сразу в слезы. И хитра была, догадывалась о том, что никому в и голову не пришло бы.

Вот, например, сняли мы новую квартиру, переехали туда. Уже через месяц, развешивая выстиранное белье на веревке, все она разузнала  про жильцов в доме напротив.  Этот живет один, никого у него нет, кроме дочери, да и та навещает его раз в месяц, у такого-то  такая-то любовница, а этот в черном пальто  свекор вот этой, а такой-то купил каждому сыну по квартире в этом подъезде и тому подобное.

Однажды ночью разбудила меня, и как вы думаете, что сказала? Сосед снизу Агасеид ворует кирпичи со стройки рядом. Спрашиваю спросонок, с чего ты взяла-то?  Говорит, каждые двадцать минут открывается дверь, по звуку шагов знаю, что Агасеид несет что-то тяжелое и с грохотом ставит на балконе, а через двадцать минут все повторяется снова. Ну, у меня и слов нет, сказал я и снова заснул...

Однажды полиция задержала ее у здания Милли Меджлиса* (название парламента в Азербайджане, переводится как «Национальное собрание»). Зарифа там проходила, а два  парня сцепились, вот полиция и замела их, а ее как свидетельницу тоже доставили в полицию.

Спрашивают ее, в чем дело? Понятия не имею, говорит, я из больницы возвращалась. А что за дырки на твоих венах? Отвечает, говорю же вам, из больницы возвращалась, ходила кровь сдавать за деньги, регулярно продаю, хотите, позвоните в больницу  и спросите. Полицейские увидели, что просто так, легко ее не разведут, заявили «выписываем штраф на 100 манатов за то, что скрываещь правонарушение, хотя очевидец». А она сначала повелась, даже позвонила подруге и попросила 100  манатов. А потом опомнилась и заявила: «Я продаю 200 грамм крови за 25 манатов, а сейчас должна вам 100 платить?! Нет уж, дудки! Даже если отец мой из могилы восстанет, ни копейки не дам!  Хотите, сажайте меня тоже, погощу у вас недельку-другую».  Видят, не удалось развести, решили отпустить.  Полицейский,  который провожал ее к выходу, спросил, ханум, а вы замужем? Она говорит, да, только он не азербайджанец, а русский. Он на заработках в России, поет там на свадьбах. Может слышали - Виктор Цой? А полицейский - нет, не слышал. Вобщем, отстали от нее. 

Такая вот женщина, за языком не угонишься (не язык, а бритва).

Говорит, опиши мою жизнь. Не знаю, откуда это в голову Мусы втемяшилось. Мы с ним  встречаемся иногда,  чепухи разной при этом он наболтал мне с вагон и маленькую тележку. Ничего не записываю, разумеется, а когда он спрашивает, отвечаю, что все у меня в голове записано, не беспокойся.

Говорит, я коренной бакинец, в детстве жил за Шахматной школой, в еврейском квартале. В молодости, чтобы девицу найти, проблем не было. Раньше на месте шахматной школы была столовая, можно было купить пива, открытые вкусные такие гутабы к нему, потом и пивные автоматы поставили, чтобы полилось пиво в кружку, надо было бросить в щель не монетки , а жетончик.

А однажды, когда мы с отцом проходили, увидел огромных крыс. И не одну-другую ээ, а целую стаю. Грызли рассыпанную на асфальте около мусорных ящиков колбасную кожуру, объедки разные. У меня прям глаза на лоб полезли... 

В школе, где я учился, учеников было больше положенного. А учителя все евреи и армяне. Единственной азербайджанкой в школе была учительница биологии,  ее звали Зарифа. Незамужняя. А фигура у нее была, машаллах! Oна и стала, можно сказать, моей первой любовью. Говорю любовь, потому что это было не только чувство с моей стороны, а взаимоотношения.  

Когда мы с моим дружбаном Арифом  учились в девятом классе, сговорились и стали откровенно глазеть на нее, шептались почти напоказ, это не заметить было невозможно, Зарифа занервничала. Вместе и написали письмо с объяснением в любви от моего имени, заложили его в книгу и я передал нашей муаллиме. Как мы написали в письме, какими именно словами,  теперь точно не помню, общий смысл был таков, что люблю вас, день и ночь думаю о вас, жить не могу, ну и так далее.

Через день на  уроке математики открылась дверь, это была Зарифе муаллиме,  сказала, можно Мусу на минутку? Конечно, никто ни о чем не догадался, но у меня ёкнуло сердце. Я закрыл за собой дверь и встал перед ней в школьном коридоре опустив голову, терзаемый сомнениями.  «Ну, что ты хотел сказать мне? Говори!» - с требовательно сказала она. Но мне не хватило духу, так и стоял перед ней молча. Это продолжалось довольно долго, пока она не смилостивилась: «Ладно, иди..».

Некоторое время мы так играли с ней в эти гляделки, с которой обычно начинается любовь – она улыбалась завидев меня, откровенно, всеми средствами поощряла. Увидев, что с таким мямлей как я ничего не получается, однажды после занятий остановила: «Хочешь, буду заниматься с тобой биологией или английским?». Ответил хочу. С того дня стал ходить к ней домой, там она и открыла для меня большой и красочный мир любви и секса.

Вот, напиши и это, говорит, словно очень мне нужен весь этот бред.

Говорит, очень любил разговаривать со своей мамой. Рассказывал ей все, что случалось в школе, какие оценки получил, сколько голов забил,  даже про то, в каких девчонок влюбился, какие в меня влюбились. 

Однажды на нашей даче в Новханы мы собрались на пляж. Зашли в море с двумя автомобильными камерами в качестве спасательных кругов, отплыли от берега. Увлеклись и  заплыли  так далеко, что люди виднелись как точки, какая из них папа?  Поднялся ветерок с берега, окреп, стал сносить нас в открытое море. Сколько ни звали, ни кричали, никто нас не слышал. Мама обычно мнительная женщина, часто тревожилась по пустякам. Однако здесь на кону была моя жизнь, и ее целью было спасти не столько себя, а меня. Она хватала меня  то за руку, то за ногу, гребла в неудобном положении то одной, то другой рукой против ветра, я помогал ей как мог, и выгребла, наконец, вытащила меня. Тогда мне было десять лет...  

А потом мама и папа расстались. Отец был хороший, любил нас, однако когда мамы не было дома, приводил женщин, однажды привел девицу, а мама неожиданно вернулась и застукала их. Мама говорила, я и так знала, что он гуляет, однако всегда считала, где бы и как бы ни гулял,  главное, пусть не оскверняет мою постель, потому молчала про его похождения, даже говорила «Левак укрепляет брак». Однако вид какой-то потаскухи, только что побывавшей в ее постели,  сильно задел ее. 

Так и не помирилась с отцом за всю жизнь. Папа очень старался, заходил то справа, то слева, из кожи вон лез, засылал каких то свах, однако не помогло. Мама была необычная женщина, знала себе цену, мужчины на улице всегда обращали на нее внимание, хотя никто не осмеливался подойти, познакомиться, хоть слово сказать. Она не боялась мужчин, умела двумя-тремя словами осадить любого нахала. Была здоровой, сильной женщиной, в юности  даже стала чемпионкой республики по самбо. Когда после папы у нее появился мужчина она не скрывала свои отношения от меня и младшей сестренки. Он был известный человек, актер Аздрамы, но семейный. Однако содержал маму, иногда и нас с сестрой водил гулять, кормил разными вкусностями и сладостями.

Они жили так долгие годы, мама объяснила нам, что в этом нет ничего стыдного. Было бы стыдно, если бы она часто меняла мужчин.

А ведь жили они с отцом дружно, никогда никаких ссор и скандалов до того случая.

Как-то раз, уже после того, как они расстались, ни с того ни с сего отец зашел к нам и остался ночевать, на другой день тоже. Мама не возражала, но спали они в разных комнатах. Сказала нам, это ваш отец, пусть живет. Прошла неделя, мама вернулась домой поздно, после двенадцати. Был видно, что папа очень злится, но на его вопрос «Где ты была?!» мама отрезала «А тебе какое дело?». Он не нашелся, что сказать, да и не смог бы, не хватило бы пороху. Этим все и кончилось. Папа ушел и больше не возвращался, нашу дверь не открыл ни разу.  Маме одной очень трудно было растить нас. Как только она не изворачивалась, преподавала в школе, репетиторствовала, даже мыла в ресторана посуду, когда не хватало денег, а все знают что это такое, но так и не простила отца, не унизилась перед ним из-за денег. Гордая была женщина, свое достоинство не роняла ни за что.    

Уже на закате жизни взяла под опеку одинокую соседнюю старуху, ухаживала за ней, чтобы она после смерти завещала свою квартиру нам, урывала кусок у нас, чтобы накормить ее.   Но мама умерла раньше, чем эта русская старуха, она пережила маму на пять лет.

Мама была особым, очень доброй души  человеком. Не раз приводила с  улицы домой каких-то беспризорных детей, купала, оставляла жить на пару-другую дней, одевала в нашу одежду и отпускала.

Никогда не забуду, был такой мальчик по имени Ровшан. Жил у нас месяц, потом ушел, как и другие, не знаю куда, исчез из нашей жизни. И вдруг однажды позвонил, тогда появились мобильные телефоны, и говорит, «Тетя Зарифа, подошел на Торговой к одной тете и попросил купить мне поесть, она сказала, если воровать не будешь, пойдем ко мне жить. Уже два дня живу у нее. Ей 58 лет, муж у нее умер, купила мне мобильный телефон, а сама в туалете работает, в баре. Говорит, будешь себя хорошо вести, летом тебе компьютер куплю. Это мой номер, тетя Зарифа, запиши. Эта тетя похоже, хороший человек, но на всякий случай решил сказать тебе, где остаюсь, с кем живу». Вот каким доверием мама пользовалась у сирот беспризорников...

У матери была отдельная комната, даже ложась спать, иногда не выключала телевизор, не знаю, почему так делала, но если он  отключался, когда например, вырубалось электричество, вставала и бодрствовала до утра...

Сказки, которые она рассказывала нам в детстве, потом я ни разу не встретил ни в одной книжке. Оказывается, она придумывала их сама. И еще ей не нравились густые, толстые мужские брови, говорила, надо мужчинам тоже дать право по мере надобности выщипывать, хотя бы до элементарной аккуратности и симметричности.

А когда мама умирала, вытащила из-под подушки шкатулку, подарила мне золотое кольцо, а сестре «меджидиййе»*(золотая османская монета) Они достались маме в наследство от ее матери. В шкатулке были конфеточные обертки, сестра спросила, а это что? На лице мамы промелькнуло странное выражение, мы так и не поняли, ей больно, или стыдно, или она пыталась улыбнуться.

Наконец, с трудом проговорила, что в школе меня любил мальчик, каждый раз при встрече дарил конфеты, это обертки от тех конфет.

Кто знает, какие еще тайны хранились у нее в сердце? Теперь вспоминаю, что и я собирал в спичечный коробок и носил в кармане жвачку, выброшенную девочкой, которую любил...  мама завещала, чтобы ее похоронили недалеко от дороги, чтобы иногда хоть что-то слышать в той мертвой тишине. Так и сделали. Мама покоится на кладбище в Новханы, недалеко от дороги. Как будто в мире и не было такой женщины-атаманки...  

Муса рассказывает все это, каждый раз, завидев меня, начинает разговор. Вот и это напиши, говорит, опиши мою жизнь. У него не хватает чуть ли не половины коренных зубов и резцов,  носит вставную челюсть, к тому же не очень хорошо подогнанную, болтается во рту при разговоре, влияет на дикцию. Не сегодня-завтра ему стукнет 57, а говорит и в молодости, чтобы девицу найти, проблем не было, да и щас нету,.есть у меня под рукой хорошие телки, молодые свежие штучки, вызываю их, приходят, когда захочу.  

Как-то раз одна из таких знакомых девок позвонила мне, говорит «Хочешь сняться в кино?». Приехал, дескать зарубежный режиссер, хочет снять порнофильм. Уж не знаю как вышел он на эту телку, объяснил задачу, добавил, что «Плачу 500 евро». Условие - на одну женщину должны непременно быть двое мужчин. 

Эта девка бикса перебрала всех знакомых мужчин, и решила, что справлюсь с этим делом лучше всех именно я. Однако я должен был найти и привести кого-то из своих друзей в качестве второго. Я согласился, и сказал своему другу Акперу, был у меня такой друг, он тоже согласился. Но и мы поставили условие, чтобы не видно было наших лиц, а то сраму не оберешься. Режиссер согласился. Все получилось, как хотел заказчик, и рассчитался он с нами полностью. 

Но баба эта взяла себе 300, а нам с другом досталось по 100 евро. Однако поняв, что я недоволен, и шепнула мне на ухо, что когда позовешь,  приду к тебе бесплатно. На том и поладили, а она сдержала свое обещание, как дочь настоящего мужчины. 

Как-то раз повстречался с Мусой в автобусе. Он начал разговор с того момента, на котором остановился в прошлый раз, словно и не прошло месяца полтора. У него изо рта невыносимо воняло, с близкого расстояния выдержать невозможно.  Однако бог милостив, он сошел быстро, проехав всего пару остановок. А когда сошел, споткнулся так сильно, что чуть не растянулся  на тротуаре, однако удержал равновесие. Посмотрел в окно автобуса на меня с улыбкой, и сделав знак рукой, что-то сказал. Насколько понял, хотел сказать «И это напиши!». 

Перевод: Чингиз Султансой 

• 1
• 2
• 3
• 4
• 5